Эффект Сендеровича

Эффект Сендеровича

Александр Сендерович служит в Гешере с 1998 года, он один из ведущих артистов труппы. Есть в театре актеры, чей стаж больше. Но имя Сендеровича производит особый эффект - стоит его произнести, коллеги широко улыбаются и говорят о Саше только в превосходных степенях.
О театре, об искусстве и о себе Александр Сендерович рассказывает просто, без пафоса. Он совершенно не старается понравиться – работу работает, жизнь живет

- Саша, как вы стали израильским актером?

- В Израиль я приехал в апреле 1991 года из Чернигова, мне было 20 лет, я закончил два курса политехнического института, где учился на инженера-механика. Там был студенческий театр, попав в который я понял, что инженером быть не хочу. В середине третьего курса мы с родителями репатриировались, и в Израиле я собирался учиться только на актера. Дома был скандал, но потом семья смирилась. Я поступил на актерский факультет Тель-Авивского университета. В это же время в Израиль приехал Гешер, мы услышали о театре, о его успехах, всем хотелось туда попасть. На третьем курсе Евгений Михайлович Арье начал преподавать у нас актерское мастерство. Так что я его ученик еще с 1994 года.

- В университете занятия велись на иврите. Язык для актера – рабочий инструмент. Как у вас получалось?

- Для меня с самого начала было ясно, что в Израиле хочу быть актером, и я учил язык именно с этой целью, прислушивался к произношению, к интонации. Не прошло и года, а я уже говорил на иврите, общался довольно свободно. Не так, как сейчас, но объясниться мог. Трудные моменты были. Со второго курса на занятиях по актерскому мастерству мы делали импровизации, где должны были взаимодействовать с партнерами, развивать отношения. Израильтяне – народ вербальный, наши импровизации всегда были насыщены огромным потоком слов. И у меня какое-то время был большой комплекс. Я очень, очень боялся, что мне скажут что-нибудь непонятное, а меня переклинит, все слова выскочат, иврит улетит… А потом умерла моя мама. Пережив это, я вернулся к занятиям. Вышел на импровизацию, и на меня словно снизошло озарение – после того, что я испытал, глупо бояться, что я забуду нужное слово. Проблема была настолько незначительной, мизерной, по сравнению с настоящей, она отошла на самый дальний план. Я перестал придавать этому значение, и слова стали находиться гораздо быстрее.

- На третьем курсе к вам пришел преподавать художественный руководитель Гешера Евгений Арье. Он вам понравился?

- Он был очень профессиональным, его имя - знак качества и высокого уровня. Мы были счастливы, что получили такого учителя. Он преподавал на русском языке, его сопровождала переводчица на иврит. Но в пылу страстей он, как и сейчас, переходил на английский, чтобы общаться напрямую – все в группе говорили по-английски. Мы почувствовали: вот наконец мы начали учиться на актеров. В тот год Гешер много ездил с гастролями, Арье приглашали ставить спектакли то в Париже, то в Нью-Йорке. Уроки часто отменялись из-за отсутствия Евгения Михайловича. А потом летом, на каникулах между третьим и четвертым курсом, мы три недели каждый день с ним занимались, он дал своим студентам великолепный развернутый мастер-класс.

- Не было обидно, что все отдыхают, а вы учитесь?

- Нет, конечно! Это было для нас ценнее золота. Я иногда говорю, что все, чему я научился в профессии, - это те самые три недели. Арье посадил нас в кружок и спросил: «Ну, что вы уже умеете?» Мы переглянулись, пауза затянулась. Стало понятно, что ничего мы не умеем. И Евгений Михайлович начал с нами с того, что в российских вузах делают с первого курса – вначале этюды без слов, потом добавлялись несколько реплик, потом отрывки. Мы придумывали разные ситуации с одним и тем же текстом, с удивлением понимая, что слова не главное. Наконец мы дошли до сцен из разных пьес, показывали Евгению Михайловичу, он делал замечания как режиссер, который ставит настоящий спектакль. Это было замечательное лето, бесценный опыт.

- После окончания университета вы сами попросились в Гешер вас пригласили?


- После третьего курса я попросился у него в Гешер подработать – билетером, рабочим сцены, кем угодно. Арье был уверен, что я подошел с просьбой зачислить меня в труппу. Он начал говорить: «Слушай, я уже думал о тебе, но у меня сейчас ничего подходящего нет. Как только что-то появится, мы обязательно вернемся к этому разговору». Он говорит, мне так приятно, и я не сразу внес ясность, чтобы подольше слушать комплименты самого Арье… Когда я через год окончил университет, узнал, что в Гешере открывают молодежный проект Гешер-2. Я прошел прослушивание и поступил в труппу. Нашим первым спектаклем был «Дон Жуан», который вышел в начале 98-го года…

- … и вы получили за него премию.


- Да, за роль в этом спектакле я получил премию Израильской театральной Академии в номинации «Многообещающий актер» в 1999 году. С тех пор я работаю в театре Гешер.

- Саша, сегодня вы участвуете практически во всех спектаклях Гешера. Это не только постановки Арье, но и других режиссеров. Почему они вас выбирают?

- Это у них надо спросить…

- А вы сами как думаете?


- Мне неудобно отвечать на этот вопрос, но я могу. Во-первых, наверное, актер я неплохой и справляюсь с задачами, которые ставят режиссеры. Наверное, я могу передать то, что им нужно, что они хотят видеть в своем спектакле. Без ложной скромности скажу, что я удобный актер. И вообще мне кажется, что я удобный человек. Как у каждого, у меня бывают всплески, когда-то лопается терпение, могу вспылить, но такое происходит очень редко. Я дисциплинированный, исполнительный – воспитывал это в себе сознательно, считая неотъемлемой частью профессии. Один из моих преподаватель как-то сказал, что актер должен быть марионеткой. Не в отрицательном смысле, а в том, что актер должен быть готов выполнить любую задачу режиссера. Лю-бу-ю. Я должен быть идеальным инструментом, моя свобода находится внутри конструкции, которую строит режиссер. И еще очень важно понимать. Евгений Михайлович говорит: «В нашей профессии понимать – значит, сделать. Совокупность этих вещей складывается в целое, и получается актер.

- Ваша последняя премьера – очень симпатичный спектакль «Мариенбад» по главному классику идишской литературы Шолом-Алейхему. Вы играете свата Свирского, персонажа хитрого и забавного. Как вам живется на сцене в мире Шолом-Алейхема? Вы ощущаете это мир своим?

- Между прочим, роль свата я играю второй раз. Первый раз был в спектакле «Януш и Пупче» по Ханоху Левину. Но это взгляд совершенно другого человека. Левин как израильтянин смотрел на людей, которые были ашкеназскими евреями в Европе и притащили за собой шлейф своей ментальности, свой груз. Шолом-Алейхем – взгляд изнутри, оттуда, где все происходит, где эти евреи еще живут.

- У спектакля «Мариенбад» непростая форма – письма, записки, телеграммы. Как вы с этим справлялись?

- В основном трудно было драматургу и режиссеру, но и для актеров в этом был своего рода вызов. Наверное, можно было написать просто пьесу. А нам было важно сохранить форму Шолом-Алейхема. Мне кажется, в итоге получилось.

- В спектакле прямо не говорится, но зрители знают, что взбалмошная, капризная курортная жизнь совсем скоро закончится. И это придает водевильности «Мариенбада» дополнительные тревожные ноты…

- Замечательно, что вы это увидели. Режиссер Амир Вольф с самого начала говорил, что в спектакле при всем веселье должна быть незаметная грусть. Как ни посмотри, этого еврейства уже нет, мира в котором существовали персонажи, больше нет. Да, они живут в Варшаве своей еврейской жизнью, приезжают на курорт в Чехию, хотят чувствовать себя европейцами. Я как раз играю человека, который хочет уйти от своего еврейства, быть похожим на немца. У Шолом-Алейхема написано, что он видит себя международным персонажем, даже говорит по-немецки. А действие происходит буквально накануне Катастрофы, это последние дни. Еврейская тема Шолом-Алейхема очень близка мне. Это бабушки, дедушки, идиш с детства. В последнее время я понимаю важность своих корней. Мне было приятно играть в «Мариенбаде», произносить текст, ведь у Шолом-Алейхема замечательный язык. Иногда натыкаешься на фразы, которые тяжело перевести, но сам их понимаешь, и это доставляет радость.

- Какие у вас отношения с публикой?

- Я надеюсь, что людям приятно меня видеть на сцене. Мне когда-то кто-то сказал, что не нужно обращать внимание ни на плохое мнение, ни на восторги. Но бывает радостное… Пару месяцев назад иду после спектакля к своей машине, и вдруг из ресторана выбегает женщина. Она увидела меня через стекло и специально вышла, чтобы сказать, какое удовольствие получила, посмотрев наш спектакль. Буквально несколько слов сказала. Я поехал домой, и настроение было прекрасное…

- Саша, сейчас вам снова будет неудобно… Театр вообще, не Гешер, называют террариумом единомышленников. Но с кем ни разговаривай, при упоминании вашего имени люди начинают широко улыбаться и говорить теплые, добрые слова. Как можно быть всеобщим любимцем в театре?

- Правда?! Очень приятно… Я для этого ничего специально не делаю, честное слово. Вне театра я такой же, как и в театре, я такой как есть. Когда-то мой покойный дедушка говорил на идиш, характеризуя кого-нибудь: «Аменш!» Это означает «человек». Но дедушка вкладывал в это слово понятие «настоящий человек». И я понял, что нужно быть «Аменшем». Если говорить о ценностях, для меня это первая личная заповедь. Не я ее придумал, но она моя. Я очень серьезно к этому отношусь и не считаю пустыми словами. Многое в нашей жизни было бы по-другому, если бы люди просто были людьми в том смысле, который вкладывал мой дедушка.

ПОДЕЛИТЬСЯ
ВСЕ ПО ТЕМЕ
КОММЕНТАРИИ

НОВОСТИ ПАРТНЕРОВ
ЗНАКОМСТВА
МЫ НА FACEBOOK